Тайфуны с ласковыми именами - Страница 38

На кафедру выходит комиссар-оценщик и называет первый по списку объект — какой-то скромный домишко в отдаленном квартале города. Комиссар, худой человек с лицом аскета, стоит в темном костюме рядом с кафедрой и под резким лучом света, падающим из высокого окна, очень напоминает священника, читающего проповедь, с той лишь разницей, что вызывает почтительность паствы не крестом божьим, а костяным молотком.

— Видали? — шепчет мне Розмари, когда отчетливый стук молотка оповещает конец состязания. — Его купили всего за пятьдесят тысяч.

— Но ведь это самый обычный барак, — пытаюсь я охладить ее азарт.

— Велика важность, вы увидите…

Ей не удается закончить фразу, потому что в этот же миг мы с нею действительно видим нечто такое, что достойно внимания: сквозь немногочисленную публику протискивается Пенев, останавливается недалеко от нас и дружески приветствует Розмари. Она отвечает ему с вполне объяснимым холодком, едва заметно кивнув головой.

Всегда одетый в высшей степени безвкусно, эмигрант на сей раз превзошел самого себя — вероятно, в честь торжественного события: он в спортивном костюме оливково-зеленого цвета в лиловую полоску и в желтой клетчатой рубашке, а галстук, завязанный большим узлом, представляет глазам окружающих такое буйство красок, что и описать трудно.

Второе по списку строение почти столь же убого, как и первое, и после непродолжительного пререкания двух торгашей резкий стук молотка фиксирует покупку на шестидесяти тысячах.

— Видали? И эта тоже… — шепчет мне Розмари. Однако она и в этот раз не успевает закончить фразу и устремляет взгляд направо, где появились еще два конкурента, один из которых на целую голову выше окружающих. Это — Ральф и Флора.

— До чего же нахальна эта немка… — бормочет моя квартирантка.

Но уже через мгновение она оснащает свое лицо весьма любезной улыбкой — они заметили нас. Змеиной улыбкой, на которую Флора не может не ответить взаимностью. И чтобы выиграть этот поединок на расстоянии хотя бы с минимальным счетом, Розмари хватает меня под руку, как бы говоря: «У меня есть союзник!» — ведь немка не может сделать то же самое, поскольку Бэнтон не создан для интимностей. Впрочем, я тоже не создан для интимностей, но кого это интересует?

Моя бедная квартирантка. Ей, похоже, невдомек, что и Флора в свою очередь полагается на союзника. Или упускает из виду, что, сядь мы с американцем друг против друга считать наши деньги, мне своих лучше вообще не показывать.

После продажи двух других столь же скромных недвижимостей приходит наконец очередь нашей. Комиссар указывает на выставленные в углу снимки — здесь все объекты представлены фотоснимками, хотя никто не проявляет к ним интереса, так как до этого все строения можно было видеть в натуре. Затем он сухим, казенным голосом начинает перечислять достоинства виллы, ее квадратуру и кубатуру, размеры сада, указывает число деревьев и наконец объявляет, резко повысив голос:

— Первоначальная цена: сто тысяч!

— Сто десять тысяч! — тотчас же слышу рядом звонкий голос Розмари.

— Спокойнее! — тихо советую я. — Сперва надо выждать немного. И потом, когда называете свою сумму, рывком подавайтесь вперед, пускай это их деморализует.

Она кусает губы, поняв, что несколько поторопилась, а тем временем кротко звучит реплика немки:

— Сто двадцать тысяч!

Наступает пауза, и оценщик начинает расшевеливать присутствующих, косвенно давая понять, что такая вилла все равно не может быть продана по столь низкой цене. Только присутствующие — я имею в виду «гиен» — уже поняли, что теперь страсти начнут разгораться по-настоящему, и терпеливо выжидают. Наконец какой-то дилетант, решив попытать счастья, подает голос из угла:

— Сто тридцать тысяч!..

— Сто сорок! — тут же затыкает ему рот немка. И снова пауза. Снова комиссар торопит, и не только торопит, но и угрожающе вскидывает молоток.

— Сто сорок тысяч! Раз… Два…

— Двести тысяч! — оповещает в тот же миг Розмари.

На что Флора реагирует со свойственной ей невозмутимостью:

— Двести десять!

После соответствующей паузы моя квартирантка поднимает цену до двухсот пятидесяти. Это, собственно, предел ее личных возможностей, однако она помнит мое гуманное обещание насчет пустяковой суммы тысяч этак в пятьдесят или чуть больше.

Флора снова добавляет свои десять тысяч. Она с самого начала взяла за правило всякий раз поднимать объявленную сумму на десять тысяч и делает это с беспощадной методичностью даже тогда, когда Розмари доводит торг до трехсот тысяч.

— Триста десять! — произносит немка. Теперь уже пауза длится значительно дольше. Коммерческая цена постепенно начинает превышать реальную стоимость объекта.

— Что там в этой вилле, золото спрятано, что ли? — слышится позади нас голос какого-то зеваки.

«Да, в самом деле, что там в этой вилле? — спрашиваю я себя. — Есть ли там вообще что-нибудь, кроме воздуха?»

Присутствующие с видимым интересом следят за развитием событий. И неудивительно: когда соперники хватают друг друга за горло, есть на что посмотреть. Но это всего лишь зрители, все, кроме двух тщеславных дам, все, в том числе и Пенев, который вопреки нашим ожиданиям за все время не обмолвился ни единым словом.

Розмари вопросительно посматривает в мою сторону и, уловив мой едва заметный кивок, снова оповещает:

— Триста двадцать тысяч!

— Триста тридцать! — отзывается немка, только теперь в ее спокойном голосе ощущается легкий оттенок усталости.

Розмари снова ищет взглядом меня. Я легонько пожимаю плечами — дескать, поступайте как знаете. Тут уже дело касается не моих, а ваших денег, так как вилла Горанова вовсе не стоит такой суммы. Розмари колеблется несколько секунд, но, когда комиссар угрожающе вскидывает молоток, она не выдерживает и снова выкрикивает: